Плюх и прух

июнь поджимает хвост –
зарос
тополиным пухом,
прахом.
хорошо идёт, пухоход,
вдоль сплошных полос
неживых закатов.
Вечер катится:
стой, куда ты?
Вроде есть,
да истаял весь –
как
под катом.

июль 2006





***

коробка, а в ней застывшие слёзы.
пробую пальцами картонные стены:
доверия не внушают.
Холерик из меня, как чёртик из пробирки:
перебить бы все враз!
натыкаюсь на вязь из фразы
"Осторожно, стекло!"

увязла.
вынула из себя.
Проведи меня мимо,
да хоть на мякине,
да хоть через бездну по -
только бы рядом...
И снова дурной случай -
я при тебе не умею плакать.
я без тебя не посмею чувствовать.
спрятана
под картонно-рутинным небом,
серым и рыхлым.
...надпись на коробке:
"Осторожно! душа".





Игры в которые

Со мной перестали здороваться даже однорукие бандиты.
Я слил все партии, продул все мыслимые раунды.
Теперь меня ненавидят букмекеры и те, что ставили на меня деньги и пиво,
одинаково. одинаково.

Началось это в прошлом столетии, когда родился.
По сути, уже тогда я начал проигрывать.
Но родители таскали:
сначала на руках, потом в школу, потом в институт, потом в загс.
чувствовал, что нужен, и уж они-то по крайней мере точно знают, зачем.
Оказалось, не знали, - просто такая игра.
Теперь они из неё вышли,
а я продолжаю быть по правилам,
заложенным в меня давно, ещё в прошлом веке.

Сегодня вдруг всё стало понятно.
мне выдали книжечку с правилами, сказали, на вот прочти пост-фактум.
а что читать? теперь-то уж?..
пожал накачанными плечами
и вспомнил, что последний раз читал книгу три года назад.
не вспомнил, что именно.

Я игрок английской сборной, и мне наплевать на чемпионат мира,
из-за которого я пропустил Прагу, Тайланд, Лиссабон, чёрта в стуле...
Конец игры. Сижу на искусственном газоне.
под тысячами объективов плачу
среди счастливых португальских лодыжек.
Продули.

Это было вчера. Не сумел даже напиться.
не сумел подраться в баре, хотя так хотелось – подраться!
Жена звонила, говорила: я всё-видела-ты-был-хорош-не расстраивайся...
я расстраивался, свирепел, хлопал крыльями, тоже мне ангел.
Подошёл алкаш: эй, сыграй со мной в поддавки на виски.
Я поддал, но снова не вышло.
Пошёл спать.
Во сне штудировал книжонку с правилами.

Проснувшись, подошёл к раскрытому окну.
Находясь в самой незащищенной позиции, получил удар от солнца.
Сегодня будет жарко.




Чувство капли

"чувство ужаса вещи не свойственно" Бродский


чувство ужаса -
это капли из крана
одна за другой
и всё мимо,
мимо.
хотя бы одна до беззвучных губ
дотянула.
мимикой
изуродован будто
осколками. Трубы губят
не сумевших успеть
на место.
Мимо
капли
непригубленные,
потерявшие вес
за полным отсутствием веса.
Не умеешь спасать –
исчезни.

Капли
мимо.
Животворные
ёмкие капли лечат
красным, чёрным,
выматывающе
пунктирным.
Вас бы выпить
да снова выплакать,
пока речь о.

Плакать нечего.
Плакать нечем.



***

Лето из лестниц, пролётов и видов
на перелёты без приземлений,
на безразмерные кинокартины,
что спроецированы на ступени,
где каблуки, обходящие кошку,
бьются в чечётке, бьются о берег
моря, как раз по формату ладошки,
что притаилась за воротом – верит,
значит, останется. Значит, не ребус:
взлётные полосы. Если же вкратце –
«лето» от слова «летать».
Не по небу.
Небо – преддверие.
Чтоб разбежаться.



Четверть выхода

на пальцах носила разлуки как украшения
и не было им счёта
как не было счёта минутам последних дней лета
которое никак не умело заканчиваться

говорила мол без тебя не могу отражаться
зеркала врут смотрю а нас двое
но не страшно а весело сходить с ума вообще весело
отчаянное веселье и волны и волны волны





укоснительно

меняюсь с вечером
он мне - свежие новости, я ему – выдуманную улыбку одними глазами
он мне – молчание, я ему – код от двери подъезда
он мне – знаки отсутствия, я ему – третье смс, дописываю с четвёртой попытки, "только сохранить"
он мне – с оттяжкой ветром по шее, я ему – тихонько считаю таю
свожу счеты с вечером невозможного дня, ни одним словом твоим так и не отозвавшегося в пустоте, на месте которой у других – душа
с места не сдвинусь, пока в мире не вырастет новое счастье
пусть ровно по центру комнаты пирамидой чуть меньше хеопсовой
ровно под солнцем люстры, чтобы теплее
если спящей царевне необходимо сменить хрусталь сна ожидания на камень – человечно ли делать вид, что не слышно дыхания




***

привязываться к городам, как к людям, как к событиям
уходящим в перспективу тонкими нитями
уходящим в прошлое голосами
уходящим в даты ретроспективою
уходящим точно под кожу невзлётами
уходящим в точку вагонами поезда
уходящим в ночь уходящим жалобно
уходящим так что не много не мало и
уходящим так что на тысячи мелких
уходящим - к разбегу полосы
уходящим – верить
уходящим – сбываться в поиске
не жалеть не болтать не мешать в запоздалом ужасе
уходить мы умеем, и быть уходимыми в частности
что напрасно
что долго
как круг разорвав
выходить





о ложной сложности

усложняя себя недомолвками
оговорками полутенями
обличительной многословностью
и молчанием усложняя
недомыслием недоответами
неприсутствием света в окнах
усложняя и то и это так
что на выдохах и на вдохах
разрываются усложнённые
то ли лёгкие то ли схемы
обстоятельно спим ли ждём ли мы
в ареале одной дилеммы
развивается бессюжетное
не конкретное но с контекстом
усложняемое предложение
усложнённое повсеместно
так слова вырастают в опусы
сто прочтёшь а поймёшь едва ли
так маршрутные микроавтобусы
в усложнение подковали бы...
в бомжеватой осенней мороси
расскулилась душа размокшая
заорать бы
да всё не голосе
усложнённые
многосложные





***

зови слова мы их поставим вдоль стенания стеснения и стен которые видали и такое что прочие б а впрочем лишь слова зови под вечер будет ли расстрел ряды редеют сонные зеваки уже играют в карты на горбу у слова «распростёрта» их не жаль они умнее и у них билеты в места с пометкой вроде виайпи зови слова в смирительных жабо обноски со времён когда они не квакали но жабились на совесть холодные царевичи болот их домом были стены те же что теперь расстрельный холм так часто впрочем бывает удивляться невтерпёж но боги с ними боги наугад играют ими бИсеряться мечут когда же надоест такая скука её бросают людям а они берут их в душу носят и однажды выплёскивают где-нибудь в углу и там растёт тоска ветвится в небо ломает стены те что мы спасаем расстрелом этим будем же терпимы к стенаньям стен и верности ветвей зови слова уже по перепонкам ударные ударные дурачат мечтают чтобы смерть была честнее но мы добры мы тихо наизлёт в тактичном приглашении к стене зови слова так мало в этом звуке поймёшь потом в бескровном немолчаньи зачем я разозлилась на слова




хрестоматийное

пенелопа дура ждать надо было тише
стало твоё ожидание общедоступным публичным переложенным для лёгкого чтения в детских книжках
все твои дни-недели-месяце-годы оказались переплетёнными в корешок «издательство детская литература» двести двадцать две страницы на которых тебе не больше семнадцатой части
оказалась первой в итаке дурой
все одиссеевы бабы к тебе приходили одна за другой по ночам ты поила их кофе грела в микроволновке ужин говорили нафига он тебе нужен такой придурок
а ты улыбалась не отвечала ночами слёзы брала из моря когда свои заканчивались
и так двадцать лет просыпаться утром смотреть в зеркало находить новые морщинки двадцать лет твои щёки и губы только одно лишь время целовало кожа съёживалась такие поцелуи бывают слишком опасны /совет придворного косметолога/
даже если ты всего лишь царица по совместительству символ верности и бессилия
твоя одиссея заканчивается запросами яндекса на твоё имя



***

Вместо стрел были цветы. Полевые, на острых тонких стеблях. С названиями, которые весь день произноси – не запомнишь. Фиолетовые хохолки, розовые круглые, лепестки в складочку, сердечки в сеточку, белые игрушечными гроздьями с особенно резким запахом. Брать около самого корня и, отведя руку далеко по горизонту, кидать точно за цель. Цель подхватывается и бежит, тени своей не видя. И тут главное не проснуться раньше времени. Иначе цель обидится, забудет прорасти. И сгорят стрелы в сеточку с названиями непроизносимыми, с долготерпением, настоянным на июльском мареве, когда кожа пахнет гвоздикой и мятой после радуги. Когда цветы во мне, и я в цветах, и всё так просто и не стыдно, без ваз с искушённо надкушенными яблоками: спелость сомнительна, но так ароматна. И мёдом пахнут ногти.



иванчайное

Розовые очки больше не понадобятся. Смотри на меня сквозь поля иван-чая, сквозь розовые облака, сквозь воздух и острые, тянущиеся к небу пальцы с розовыми ноготками - мелкими перебежками по голым ногам. Легко смеяться, лицом встречая их розовеющие всполохи.
Если бы рай рисовали, всё было бы так же: опрокинувшееся на лопатки небо, деревья, растущие сверху вниз, голова в цветах, цветы в голове, спина в травинках и розовые розовые облака, кусками наброшенные поверх.
Дорога, дорога, по обе стороны железнодорожного полотнА - полОтна розового, иван-чайного. Донести бы, за всю дорогу не пролить, острожно, бережно, тебе во рту принести чай из розовых телец и сердечек июльского солнца.




***

Небо себе льстит, думает, что оно клубочком у ног свернулось и стало маленьким, теперь из него сказочные бабушки будут вязать подстилку для козликов, сереньких-белых-жилбылов. Думает, обмануло и выдуло душу из сонного августа, от которого, между прочим, мёрзнут коленки и ёжатся пальцы на грубых перилах в третьечетвертом подъезде у дома без адреса. Прочие странности вывернуты брошенным рукоделием: дождь вцепился в четвёртую слева петлю, и петля побежала - от мутной черты четверга, петляла, меняла цвета и намерения, застыла лишь только когда укололась о спицу: теперь я царевна и, кажется, даже уснула. Будить поцелуем и крыльями тихого солнца. А я буду ждать и во сне притворяться немёртвой.




***

солнце нарисовано нецветными карандашами - размашисто, торопливо, контуры небрежно наползают на антенны невзаправдашнего домика, где код подъезда кратен ненастоящей дате, когда дверь рефреном скрипела о том, как они чудесно смотрелись вместе. Они убивали себя медленно и поодиночке, отпуская тем самым себе оправдания, как пощечины, лишь иногда вспоминая о том, как это коротко - жить, и о том, как идеально его ладонь ложится на её бёдро. Тогда рисунок становился более чётким, и боль опьяневшей от валерианки кошкой забивалась под дремавшую во дворе машину, чтобы оттуда наблюдать за тем, как они чудесно смотрелись вместе. А солнце решительно брало своё и клонилось, и тогда возвращаться домой было особенно одиноко. Из окна был хороший вид, гармоничный и перспективный: тупик и никогда не заводившиеся часы.

Главная страница
стихи
Напишите мне