Наброски по осени

Осеннему солнцу размазанной глины
отпущено время рисунков с натуры;
гуляют по городу неторопливо
достойные кисти Матисса фигуры, -

размытые краски от света слезятся,
других же не держим: все окна - размыты.
Тебе, как наброску, едва девятнадцать.
А мне, как модели, все чувства открыты.

Научимся в пику стареющим снобам
абстракными фразами в голову метить -
оттенки не ждут. Будем властвовать, чтобы
купаться в насыщенно радостном цвете;

но нет панацеи. И нет отпущенья
души на свободу - наброски неволят.
Тебя напишу как попытку прощенья
себя - и надежду не сбиться от боли.



* * *

Как холодно!..
В руках растаял сон,
забытый и как будто невозможный -
где твой приход, стремительно тревожный
самим молчаньем предопределен -
из года в год. А я его ждала,
как могут ждать мудрейшие из женщин -
вываливалась в сумеречность трещин
души - и холодела добела,
и улыбалась - страшною ценой
скупаются подобные улыбки:
заждавшимся знакомы эти пытки,
над их обожествленной головой.
Стекаются в усталую ладонь
искрящиеся нити сновидений -
где каждый сон - одно из проявлений
желаний... Ты тревог моих не тронь,
ведь каждую я помню наизусть,
и, еженощно годы проживая -
зову тебя, тебя не называя...
Однажды лишь, бессильная, приснюсь...



Старинная французская

Колеса вращают назад.
времени больше не будет.
Кутаюсь в палантин
цвета прогорклой весны -
кажется, я француженка,
сплав серебра и платины, -
трудно бороться с возрастом
в триста с десятком лет.

Тахикардия ломится
в стенки дворцов сосудистых -
так я еще пульсирую
в ряби цветов сознания.
Запахи парфюмерные
нервы подточат ласково -
милый, тебе ли спрашивать
как я сегодня выгляжу...

выглажу совесть в стрелочку,
вырежу небо в крапинку -
боже, ищу я девочку,
с профилем нежно-кукольным...
Старой французской своднице
трудно без рук игрушечных -
годы назад направлены -
времени больше нет.

Горечь подругой числится,
боль в женихах ей водится -
тень от куста смородины
ляжет на веки юные...
Тихо на сонной улице
тонким душистым вечером.
Ты приходи хоть изредка,
здесь без тебя так холодно...



Мелодрама в блюзово-кокаиновых тонах

Огонек сигареты вальсирует между пьяными:
от спины до шиньона -
к ревности саксофоновой.
Не мечись, сумасшедшая, - сшедшая с облака прямо и
закорсечена голосом наглухо в мрак капроновый.
..А жених твой неместный;
он черен, как ночь перед виселицей.
Он играет на саксе, а утром - твоими упреками.
Ваш роман не случаен,
но связь без надежды - бессмыслица;
начинается соло свингующе емкими строками...
Ну так что ж, не впервой,
твой герой, сняв пиджак перед стойкою,
удаляется в бар, чтоб не сохла его репутация.
Между блюзом и бабой всегда выбирается... Горькая
порошковая смесь твой укор обратит в прострацию.
Ты сама наиграешь, набравшись на вдохе смелости,
темнокожий мотив, не последний в сегодняшнем списке;
улыбнешься толпе и своей нереальной бледности,
как положено блюзовой, падкой на кокс вокалистке.



Я море. Женский взгляд

Я море.
Реву до потери имени -
моя одиссея привязана к лунным пастбищам:
когда вы смотрели в небо, меня не видели;
когда вы входили в море - входили в кладбище,

где спят не лишенные счастья цветные грешники,
нашедшие волю в моих бирюзовых царствиях...
Моими мечтами владеют умы нездешние,
что видели радость в своих вдохновенных странствиях

меня растревожить, затронуть волну сердечную -
я так их любила, что рушились горы строгие,
почти обрела вседозволенность человечную,
меняя на вес веколетние чувства многие...

Теперь они здесь -
я их чую сквозь толщу времени;
храню их покой, разливаясь плавучим маревом.
Жалею и помню - в большой или малой степени.
И все же люблю - на века без любви оставлена...



Оптимизм проснувшегося в одиночестве

Слепи мне надежду из приторных вишен,
из горсти миндального пряного теста -
утрату вниманья на слабости спишем,
утрату любви - на запретность инцеста, -

как холодно дует из вкрадчивой щели
в надтреснувших с краю томительных буднях...
А мы отогреться когда-то умели
уткнувшись в плечо совершенно прилюдно -

роднее настолько, что дальше - слиянье
с своим отраженьем, - к чертям невозможность! -
улыбка холодной стены зазеркалья
ложится на холст... Ни к чему осторожность,

когда разбивается город на части -
на ту, где не я, - где тепло и уютно, -
и ту, где останусь - в предчувствии счастья
тащить на себе бесконечное утро.



Осень и я, лиричная

По осени развеются листы:
надежд ищу, как водится, в газетах,
тепла - в непреднамеренных ответах,
привязанностей - в чувстве новизны;

влюбляюсь даже в сумеречный Псков,
единожды в году, когда, рыжея,
зовет сестрой - а я, как ворожея,
дарю ему печатки каблуков

на солнечных осенних площадях:
понять бы, от кого потоки света -
от ярких листопадовых отметин -
а может быть - вернее - от меня...

Вбирая многоцветие, возьмусь
хранить оттенки будущую зиму,
верну весной... Без них - невыносимо.
Бесцветности, как слабости боюсь...



Полет одиночества

Блестни опереньем над вспаханным лугом,
нездешней породы прекрасная птица,
вздохни на прощанье медлительным кругом,
чтоб все, кто успеет, смогли удивиться,

запомни прохладу сентябрьского ветра
и ту, что стояла немного поодаль,
и шляпку смешного мышиного фетра,
и слабость... Скажи, легкокрылая, много ль

случалось кружиться тревожной зарницей
над строгой сутулостью брошеных женщин, -
жалеть, узнавая безжалостность в лицах
у дома, который потерей открещен, -

она здесь жила, незаметная, кротко,
мечтала о море и скромной квартире...
Возьми ее, птица, с собою - надолго,
на жизнь - чтоб она позабыла о мире;

возьми - и волшебными сделай рассветы
для той, чью любовь я ношу сиротливо,
кого оставлял; и по прошлому лету
не смог, легкомысленный, сделать счастливой.

Познакомься с народом
Напишите мне