Поток осознания-1

Привыкаю тебя не любить: бить под дых любознательной памяти,
копошащейся в прошлом и выжитом на манер вездесущих жучков:
пробивая тугие пласты каменеющей гордости
не насквозь, а слегка - до того, чтоб больнее и тоньше забиться
в бессознательной вере: а вот если б со мною был ты...

привыкаю тебя не любить - не будить до поры растворимых порывов
чтоб порыться в румяных листках, на которых тебя - признаю - возмутительно много
и вообще тяжелее дышать -
занимая себя, проживаю, - занимаю всего-ничего штуки три тротуаровых плитки - лежа больше - но лежа не хочется,
буду долго стоять, согревая асфальт, где ходила еще не старевшая...

привыкаю тебя не любить - ерундить без причин и разглядывать в снах
лебединые пальцы, стремящиеся к перспективе жемчужными нитями -
да мои ли они?..
распустились ресницы под тяжестью первого льда - да когда
я пустилась во все и не тяжкие...

привыкаю тебя не любить.




Околесичный наговор

Колосится околесица
на семи холмах, на пяти обрывах -
одному из них снится нить,
ломкой тропой натянутая промеж рвов промежуточных, рядом с тьмой беспорядочной;
гнать бы околесицу долгой палкой, мертвой галкой,
покуда не переломится птица вдоль хребта -
сложится пополам бумажным журавликом -
кликай на краю крайностей:
будь мне, журавлик, не галкой-мачехой, не свекрухой-воронихой,
а матерью небесной голубицей;
сбыться впору бы околесичьим да ничьим лесничьим наговорам,
да ежаться семь холмов, жалятся, -
ох крута на норов околесица,
пустила корни пудовые, вековые,
опутала склоны отдельные, запутала небо да пахоту -
как теперь разобрать, где солнцу сиять, где зернам пугливым лечь...

С плеч до пояса голубицыны волосы стелятся, -
вплетенные в косу темную, зреют секреты вековые...
Станет на холмах - вьется околесица;
протянет руку - вычернятся очи светиловы.
Из пустого выйдет на свет Божий силища материнская,
стянет к себе все напасти да страсти, скроет под покровом белоснежным;
чисто околесица, окутает заботой на сроки предназначенные...
Спрячьте, люди добрые, околесичьи заросли, голубицын покой, от пустой молвы да глаза черного.



Поток осознания-2

Костры разворачивают незаметные раньше крылья, - посвети на меня, экзотически щедрая бабочка. Ты увидишь, я не всегда такая угрюмая, одинокая и потерянная в обесцвеченных ноябрем сумерках. Никогда не чувствуешь себя фаталистом настолько, как в это безвременье. Безволненье...
Хотя что это я - перекатываются подобия эмоций у самой поверхности сознания. Нам бы с тобою добраться до первого снега, - я покажу тебе, как великодушен и смешлив бывает холод - ломает причудливо вымороженные судьбы, опытным анастезиологом наводит умиротворение, и, кажется, даже останавливает время...
Ты станешь невероятно яркой и щемяще-единственной на ложе, где и небо покоиться отказывается. Тогда берегись - много охотников до дармовых красок и лишней дозы жизненной силы. Неприкаянными вампирами бродят они по скользким закоулкам, ставят сети на таких влюбчивых и нервно-светящихся, как ты. Выпьют по глотку, смакуя - вроде как не было ничего... И тогда уже ни одна реанимация не вернет тебя обратно в тропические джунгли ощущений, чрезмерно богатые надеждами, сомнениями, любовью, во всем - чрезмерно.
Устав от себя, станешь подобна многим теням ноябрьского простуженно-никотинового вечера.
Подобна мне...



Город

...Город возник из сумбура предутренних кошмаров.

Сначала были какие-то полотна серо-зелёной болезненности, развешанные по щербатым стенам. С достоверностью, присущей лихорадочным состояниям, было ясно, что прорехам на их странных поверхностях около тысячи лет. Хотелось дотянуться до левого нижнего угла самого ближнего и сдернуть покров наваждения. Движения путались и мешались: вместо шага выходил какой-то вороний взмах рукой, вместо поворота головы закрывались веки... Ощущение бесполезности и бестолковости тела выталкивалось из лёгких сдавленным хрипом.

Видеть ясно не получалось вовсе. Зрение было фрагментарным и скользящим - выходила подборка несвязных картинок, проецирующихся одна на другую безо всякой логики. Но город был. Это ощущение давило и заставляло съёжиться до размеров улитки. Было страшно вспомнить его название, и этот страх разрастался до размеров паники, воронкой крутящейся вокруг полузабытого каменного имени. Он был живой. Ощерившийся и колючий. Жутко было осознание того, что на какое-то время ты стал частью его монструозного организма...

Я знал, что вернусь сюда, как возращается убийца к месту кровавого преступления. Ненавидел так, что покалывало кончики пальцев...

Спокойно выносить этот город было просто невозможно, а просыпаться - страшно. Разум не хотел выбираться из вязкости небытия. Попытка сфокусировать взгляд на чем-то конкретном в видении закончилась падением: избранный предмет подался далеко вперед, словно отпрыгнул, ускользая от охвата зрением. Испуганная сущность меня провалилась во что-то темное и гулкое, кажется, даже заложило уши... Рассуждать и обдумывать происходящее не хотелось, да и не представлялось возможным. Тело силилось слиться с окружающей субстанцией, из которой, как мыльные пузыри, выталкивались перетекающие друг в друга образы…

Внезапно что-то, обликом схожее с толстой шерстяной нитью, скользнуло поверх слуха, металлической осой неожиданно больно клюнув в барабанные перепонки. Уши раскрылись атропиновым цветком, в сердцевине которого осталась торчать связующая с реальностью пуповина...

Познакомься с народом
Напишите мне